Будьте реалистами — требуйте невозможного.
ХРИСТО ПОШТАКОВ (Перевод Николая Теллалова)
Исключение из Дарвина
Сегодня рассказ будет куда больше, чем обычно.Я всегда питал слабость к карпам. Некоторые люди эту рыбу не уважают, говорят, что, сколько с ней ни возись, всё равно, мол, воняет илом. Это не совсем так. Карп отменное блюдо, если толково стряпать. Вся соль в том, чтобы оставить рыбину поплавать в сковороде в подсолнечном масле и слоях томатного пюре вместе с нарезанным луком. Важно также, чтобы брюхо карпа вздулось от молотых орехов с приправами. Только потом — суй в духовку и жди! В конце концов белое мясцо заставит тебя пальцы облизывать. Вот зачем я пришёл на свой излюбленный пруд, понятно, с удочкой, — за самым увесистым карпом пришёл, конечно. Всё равно делать больше нечего. Если верить рыбацким байкам, тут в прошлом году поймали карпище в пятнадцать килограммов. Ну, я на такое чудо-юдо не зарюсь, но и не откажусь, если на крючок попадётся…
Моё местечко, как раз под раскидистой ивой, которую видно с шоссе, оказалось, однако, занятым. Знаете, как чувствует себя человек в подобный момент. Зло берёт. А там такой берег — высокий, крутой, вода под ним глубокая. Камыши в стороне, они на отмелях растут. Глядишь в зага-очный тёмный омут и говоришь себе: вот тут крупняки карпы водятся!
Увы. Только смотреть и остаётся. Чудное моё место занято. Какой-то тип долговязый в джинсах, футболке и грязных шлёпанцах. Плюхнулся, как пластун, на кусок полиэтилена и сосредоточенно так глядит в подзорную трубу, труба даже на стойке. На меня — ноль внимания.
Я решил попробовать кашлем, говорят, помогает в таких случаях. Долговязый на миг голову повернул, потом руку протянул и в блокнотике что-то записал. И опять за своё. Будто нету меня на свете.
— Прошу прощения, — сказал я нервно. — Я здесь обычно рыбачу, гражданин.
— Бронь на место не наложена, папаша, — ответил наглец и пятернёй по патлам своим поелозил.
— Поза у тебя не шибко удобная, разве что задница у тебя броневая, — рыкнул я, готовый на агрессию. У нас в роду полным-полно любителей грубого решения проблем.
Тот прикинул, о чём речь, понял, каким керосином пахнет дело, и благоволил оглядеть меня подробнее. Затем, придя к неутешительному для себя выводу о разнице физической кондиции двух спорящих сторон, изволил ответствовать. Кардинально другим тоном, разумеется. Но с непреклонным содержанием слов:
— Гражданин, пожалуйста, найдите себе другое место для рыбалки. Я провожу важные научные наблюдения!
Я фыркнул:
— В такой мутной воде — и наблюдения?
— Я не в воду гляжу, а смотрю за тем, что над ней показывается.
— А точнее? — пока ещё елейным, но праведно закипающим голосом осведомился я.
— Пятёрка меченых лягушек. Статистический подбор. Их только отсюда видно.
Гнев мой притормозил маленько. Я задумался над проблемой помечивания мокрых тваринок — в смысле чем это их? Наверное, уж не краской, лягушки, кажется, кожей дышат, сдохнут ненароком — и никаких тебе статистик. Помню я, помню кое-что о земноводных, в гимназиях всё же обучались… А долговязый лихорадочно записал ещё раз что-то в блокноте. И глазом снова присосался к оптике. Пинка ему дать, что ли? И я бы пнул, да любопытство заело.
— А в чём суть наблюдений? — спросил я. — Чем они такие важные, твои лягушки?
— Мух ловят.
Он что, издевается? Я, однако, остался внешне спокоен. Заметил:
— Каждый знает, что мух ловят. Типично для лягушек. Но ещё и комаров.
— Меня мухи интересуют.
Ишь ты…
— Почему?
— Потому что важно. За прошедшие дни среднестатистическая норма поедания мух нарушена. Что может быть симптомом экологического дисбалансирования локальной среды, а она в свою очередь способна спровоцировать цепную реакцию крушения систем обитания…
— Да ну!
— Да-да. Даже и генетический шок, и исчезновение человеческого рода.
Оба-на! Этот долговязый небось чокнулся. Шарики за ролики заехали в голове у научного исследователя. Стоит ли с психом связываться? Я подумал и решил продолжить беседу:
— Хорошо, глобальная катастрофа — это важно, да. А вы долго ещё собираетесь оставаться на моём месте? Я рыбачить пришёл аж из города!
— Не волнуйтесь, ещё минут десять, от силы четверть часа… Я тут уже пятый день, с девяти до десяти утра, снимаю данные для статистики… Вон там моя машина.
Я машинально повернулся посмотреть на автомобиль долговязого. Интересно, почему он мне показался долговязым? Ноги у него просто очень длинные, вот и всё. Пока лежит, не сразу заметно, сначала ноги в глаза бросаются. Кто его знает, может, даже и не выше меня…
Эх, а карпы внизу, на дне, пастями щёлкают, не терпится им наживу сцапать! Но потерпите, карлики, мне тут и вправду интересно стало.
— Секундочку, а что вы точно считаете? Мух?
— Да, съеденных мух. Каждая лягушка пронумерована.
— Они что, ваши лягушки, с ума сошли — на одном месте стоять? Болото-то большое.
— Меченых лягушек более ста штук, все приблизительно одинакового размера. Почти всегда пять из них оказываются вместе. Вот и считаю. Статистика потом обобщает. Неважно, какие именно номера оказываются в зоне наблюдения, это исследованию не помеха…
— И какова цель исследования?
— Межвидовой баланс.
Учёный чудик замолк. Рубль ему, что ли, за каждое слово платить? И ещё копейки за перевод на человеческий… Нет, я терпеть могу. Но не люблю терпеть, когда не понимаю. Да ещё и злость из-за занятого места не прошла. Я собрал остатки выдержки и попробовал в последний раз добиться нормального ответа. Если не получится — в дальнейшем стану общаться с лягушатником пинками!
— Объясните-ка подробнее, популярнее, — попросил я всё ещё вежливо.
А тот будто только и ждал, чтобы предпринять вылазку в мой огород.
— Что вы думаете об эволюции? — быстро прижал он меня вопросом.
Я поперхнулся воздухом.
— Что тут думать! В школе учили. Эволюция эволюцией. Сначала микробы одни были, потом динозавры, сейчас человек. Так Дарвин сказал.
Не люблю слыть простаком. Но вопрос меня смутил, и я не слишком умно отреагировал на провокацию, признаюсь. А может, хватит дискуссий — надавать дураку учёному по шее и достать удочки…
— Так сказал, да, — согласился долговязый. — Но действительно ли всё так?
— То есть?
— Ещё в тысяча девятьсот семьдесят первом году один учёный доказал, что некоторые виды не претерпели заметных изменений за миллионы лет, тогда как другие очень быстро возникали, развивались и гибли за тот же период, а даже и в ещё более короткий срок. Как чехарда — вид сменяет вид, а третий в сторонке стоит. Мухи и лягушки, например. Длительные периоды времени они сохраняли удивительную стабильность. И сейчас вдруг их статус меняется. Причём в сторону ухудшения. И причина не только, может, даже и не столько в человеческой деятельности, в промышленном загрязнении. Существуют и другие факторы…
— Чёрт побери, да объясните же, о чём толкуете!
— Лягушачьи языки. В последнее время становятся длиннее. Такое вот положение.
— Ну и что?
— Явное стремление ловить побольше мух, но результат таков, что мух всё меньше.
— Чем плохо? Мухи вредные насекомые.
— Ну… ладно, пусть вредные. Но лягушек тоже меньше стало. С одной стороны, меньше числом… да только КАЧЕСТВО у них уже другое.
— Качество?
— Они претерпевают какие-то перемены. А это уже плохо. Наверное, вид защитной мутации, хотя кто её знает. Лягушки крупнеют, возросла плодовитость, а вот мухи их не успевают догнать по скорости размножения. И чем чёрт не шутит, возьмут и исчезнут совсем. И как только это произойдёт, лягушки волей-неволей должны обратиться к другой пище. Понимаете? Популяция мух сокращается, лягушачьи языки удлиняются, прожорливость возрастает, и в конце концов они или приспособятся, или вымрут, как эти, за которыми слежу. А если вымрут лягушки, туго придётся аистам и другим птицам, пресмыкающимся тоже. Быстро исчезнут с лица земли одни виды, появятся новые, от которых неизвестно чего ждать. Произойдёт экологическая катастрофа, подобная тем, которые имели место в геологическом прошлом планеты и объяснения которым всё ещё нет. Что послужило поводом для каждого из регистрированных в минувших эрах массовых вымираний? Пока что точно неизвестно. Природа словно включает некий защитный генетический механизм, и живой мир изменяется внезапно, в очень короткий срок. Наступит новая эра, о которой даже гадать трудно. И наступит вдруг, а не постепенно, как твердит теория Дарвина. Такое впечатление… будто нечто взмахивает волшебной палочкой, мол, надоели одни и те же животные и растения, давай-ка посмотрим, как себя поведут другие виды… Я полагаю, что каждый такой катаклизм имеет в корне только одну конкретную причину. Повод. Думаю, часто совсем незначительный на первый взгляд. Безобидный поначалу. Но потом, потом…
— Опять не понял.
— Так называемый эффект домино. Падает одна костяшка и валит все остальные. Виды вымирают в силу сочетания неблагоприятных для них факторов в результате одного-единственного события. Тут же на смену им возникают новые виды. И происходит это не за миллионы лет, как твердит Дарвин, а, может, за десятилетия. Или ещё быстрее. Причём факторы я комментирую внутренние, не кометы там и не глобальные потопы. Что-то ломается в генетике одного вида… и, погибая, он часто влечёт за собой в бездну почти весь окружающий живой мир. А на его месте появляется новый белый свет. Что непонятного? — Долговязый чиркнул карандашом в блокноте и продолжил меня поучать: — Видите? Пять минут, пять лягушек — и ни одной мухи! Впрочем, голуби тоже вырождаются. Часть их перьев превращается в иглы, пока мягкие, не как у дикобразов, но начало налицо. Я наблюдаю за голубями из окна квартиры. Становятся всё уродливее и гаже. Печальное зрелище, прямо тоскливое, я вам скажу…
— У голубей из-за металлургического комбината перья слипаются. От свинца в дыму. Яд.
— Ладно, пусть от свинцовых соединений. Но есть ещё перемены. Голуби день ото дня всё больше свирепеют. Не воркуют, а злобно шипят. Поведение существенно изменилось. Дерутся как никогда яростно.
— Они всегда дерутся! За самку, за крошки хлеба на подоконнике, бес их знает за что ещё… — резонно заключил я.
— Да, и прежде дрались, конечно. Но не столь… хищно. А с собаками и кошками что творится! Странные какие-то стали и всё необычнее становятся…
— Ну всё! Пятнадцать минут прошло! — лопнуло моё терпение. — Карп не будет ждать до вечера!
Исследователь наконец поднялся. Ага, так и есть — длинный, тощий. Туловище короткое. В высоту ему прыгать, олимпийское золото стяжать во славу общества, а не мозги отдельным гражданам пудрить лягушками, кошками и голубями да не наезжать с гонором на Дарвина. Все они умные критиковать — тот ошибся, этот недоглядел…
Глаза у долговязого были добрые, как у телёнка невинного.
— Будем знакомы, — внезапно предложил он и протянул руку. — Даниэл.
— Иван, — буркнул я не столь дружелюбно. Хотя, признаюсь, сердиться на людей с телячьими глазами трудно, но и терпеть их тоже нелегко.
— Иван, я попрошу вас об услуге, — пролепетал Даниэл. — Если получится так, что оба придём на это место в одно и то же время… давайте как-то… ну… вместе. Вы себе карпов удите, а я буду считать лягушек и мух. Никто никому не помешает. Вряд ли больше пары раз случится.
— Ладно уж, потеснюсь во благо науки, — сказал я и пожал ему руку.
До конца рыбалки карпы словно и вправду мутировали. На заначку не реагировали, на хлеб плевали, кукурузе хвосты показали, гады. Так что в тот фатальный день тупой рыбиной оказался я, а не карпы.
Следующие дни мы с Даниэлом делили ценное местечко на пруду. Учёный чудик, вопреки телячьим глазам, проявлял ослиное упрямство в своей работе. Вот это я уважаю: взялся за дело — вкалывай и вообще доводи до конца. Даниэл не сачковал, а скрупулёзно пас своих земноводных и подопечных насекомых. Молодец. Я всегда на рыбалку с собой водочку беру, угостил мужика — в конце сеанса наблюдений, конечно.
Отношения наши светлели… но физиономии мрачнели с каждым прошедшим днём. Его мухи действительно исчезали, да и мои карпы бастовали, заразы.
— Слушай, Ваня, — как-то предложил мне Даниэл, — а ты попробуй сменить наживку. Саранчу на крючок насади, например.
— Ха! Ну ты даешь! Карп — и саранча! Карп, молодой человек, рыба благородная. Она пасётся, а не цапает зубами, как щука. Я уже всё пробовал…
— Ничто не мешает попробовать саранчу. Вон их сколько прыгает…
Гм, действительно, а почему бы нет? Я быстро поймал наживу из тех, со вздутым зелёным брюшком, и насадил на крючок. Несчастное насекомое стало плеваться пеной, не понравилось небось. Я бы пожалел саранчу, да люди существа жестокие, так что вместо того чтобы сочувствовать, я взмахнул удилищем, и крючок с наживой плюхнулся в середине омута.
Не прошло и минуты, толстая леска натянулась как струна. Здорово клюнуло, у меня пальцы судорогой свело, пока боролся с гадом, который сопротивлялся не как нормальный карп, а словно водяной чёрт. Еле вытащил с помощью сачка. Вытащил — и обомлел. Обомлеть обомлел, но всё же треснул добычу камнем по голове. Чудовище затихло. Вот это да… шесть кило, не меньше! Радость, однако, смешалась с тревогой. Даниэл встал рядом, рассматривая улов.
— Вот оно, — воскликнул испуганно он, — началось! Такие КАРПЫ уж точно только на саранчу клюют! Боже мой! Плакали мои исследования… — добавил уныло. — События меня опередили!
Я молчал. Карпище вообще на карпа не смахивал. Чёрный, как дьявол, вместо чешуи — грубая и шершавая кожа акулья. И зубы — зубища, клыки! И мало бед — нижние плавники больше напоминали недоразвитые лапы крокодила. Меня затошнило. Ещё секунда — и кинул бы эту гадость обратно в пруд… но, может, после духовки добыча будет выглядеть совсем ничего, а? Мало ли тварей дурно выглядят, зато вкуснятина — объешься. Съем я эту тварь, ёлки-палки, съем, чего бы мне это ни стоило.
Так я и сделал, даже Даниэла пригласил на ужин. И он, бедолага, вроде меня — сам живёт. А одинокая жизнь — не жизнь, а существование. К тому же горе у него — мечта совершить научное открытие пропала навеки. Все вокруг уже начали замечать перемены, но как будто всем до лампочки. Кстати, карпоподобная зверюга действительно вкусной оказалась. Нам с Даниэлом как-то полегчало. Поболтали, раздавили бутылочку, закуску умяли — всё чин чином. А потом проводил я гостя до дверей, запер замок и невольно задумался о его прогнозах.
Мать честная, что нас ждёт?..
Ну, меня в тот же вечер ждала вторая бутылка водки.
Прошло месяца два. Даже слепым и тупым стало ясно, что мир меняется невероятными темпами — тютелька в тютельку как Даниэл предсказал. И не пришлось ждать миллионы лет.
Мухи исчезли — начисто. Зато появились им на смену другие гадкие твари. Ярко-алые, с толстым панцирем, не каждый раз и ногой раздавить получается, а уж настырные — невтерпёж! О вымерших мухах, слепнях и оводах вспоминаю с умилением. А у этих челюсти прокусывают одежду. Уже не только мужики, но и бабы только брюки да толстые рубахи надевают. Боязно на улицу выходить, алые жуки-мухоиды там хозяйничают. И не только агрессивность их меня смущает, вообще странные они, о двенадцати ногах и с телескопическими глазками.
Ни зверь, ни птица их не трогают, лимфа у них ядовитая, а уж размножаются — словно бьются абсолютные рекорды в этой дисциплине сломать.
А лягушки, они тоже совсем уже не те. Выродились в нечто несуразное. Покинули водоемы, кожа их ороговела. По бокам их клоак расположены двенадцать паутинных желёз; жабодонты, как их теперь называют, плетут коконы, в которые откладывают яйца, а затем развешивают их по деревьям, почти совершенно потерявшим листья. Натуралисты говорят, что для развития яиц нужен постоянный свежий ветер. А бывшие лягушки тем временем жрут бывших мышей, мышепагов, которые неосторожно перепархивают с норы на нору и становятся жертвами ещё более длинных ловчих языков жабодонтов.
В магазинах не достать курятины, не купить бройлера. Нет их уже в природе. Курицы сейчас меховые, кожа толстая, трудно режется ножом не только в домашних условиях, но и на мясокомбинатах тоже. Зато из хвостов экс-кур получаются красивые сувениры. Соседка шепнула недавно, что хвост куродрида, если поставить его в вазу с пёстрым колючим бурьяном, приносит удачу. Всегда. Проверено, мол…
Настенный календарь свидетельствует, что со дня поимки первого карпа-мутанта прошло девяносто восемь дней. Я сам отметил дату.
Свиньи измельчали, обзавелись оперением, но пока летают плохо. Слава богу, они хоть остались, а то коровы все как одна в некий непрекрасный день перестали принимать пищу и подохли. Молочные животные повывелись, молоко превращается в трогательную легенду о добром старом времени.
Собаки облезли, кожа у них стала блестящая, синеватая. Ходят на задних лапах, почти ногах. Один знакомый слышал от друга, что где-то уже встречали говорящих псов. Поумнели ещё больше, значит. Кошки вроде бы последовали их примеру, но не столь удачно — оглупели и перестали мурлыкать. Хозяева их тут же выдворили, так что бывшие кошки уже совсем дикие. Не знаю, как новый их вид назвали. Шляются по лугам, мышепагов ловят, конкуренцию жабодонтам составляют. Но составляют иногда и добычу более крупным экземплярам бывших лягушек… кому как повезет, значит.
Экологическая катастрофа каким-то образом привела и к климатическим переменам. Правда, я не возьмусь сказать, где тут причина, где следствие, но… Уцелевшие чертополохообразные растения не испаряют много влаги, климат стал сухим, термометр прыгает как сумашедший. Днём жара, зной до пятидесяти по Цельсию, а ночью — мороз январский. Идиотизм какой-то. Лишь в горах иногда идёт дождь — или снег, — что несколько утешает, мол, не помрём от жажды. Да и в поле растут водобуханки — сами по себе, без ухода, ловя редкие дожди, выпивая даже утренний жидковатый туман, зато очень вкусно и питательно, да и преследовать, как дичь, не надо. На кактусы похожи, но мясо — словно сдобная булка. Из-за водобуханок стал я даже думать, что экокатастрофа не такое уж и бедствие. Некоторые порхающие, шныряющие и планирующие вокруг создания довольно красивы, другие неприятны, но встречаются и совсем прелестные, а часто и безопасные виды. По земле ползают совершенно инопланетные на вид существа, интересно, что мягкость тел исчезает, мода на панцири и раковины пошла.
Когда я обнаружил на своей руке первую чешуйку, сначала стало страшно и дико захотелось водки. Но после второй и третьей привык. Потом и весь покрылся жёсткими пластинками и обрадовался, что теперь не надо бояться поцарапаться или порезаться, а мухоидам моя новая шкура не по зубам. Немного удивило выпадение волос и появление шестых пальцев на руках и на ногах, но я быстро приспособился и даже почувствовал себя гораздо лучше. Тело становится всё сильнее, а хвост теперь моя главная опора в жизни. Пусть волнуются собственники автомобилей — как станут в них забираться? Впрочем, сиденья в автомашинах уже производятся с учётом хвостатости. С совсем небольшим опозданием на конъюнктуру отреагировала мебельная промышленность.
Не прошло много времени, как я почувствовал рецидив молодости, жизнь начиналась словно сначала. В результате сего теперь я женат, у супруги золотистая чешуя и красивые фиолетовые глаза. Мы прекрасно уживаемся. Один лишь у нас повод для размолвок — моя страсть писать истории, возникшая пару лет спустя после заключения брака. Вероятно, ей не нравится, как мои короткие толстые острые ногти стучат по клавишам компьютера. Всё кричит на меня из спальни:
— Перестань шуметь, псих! Заснуть из-за тебя не могу!
Я тоже не могу. Сон — это моё прошлое. Уже не сплю совсем. Всё равно спать значит время терять, как говорит мой лучший друг Даниэл, а он мужик башковитый, интеллигент.
И всё же каждому мил семейный мир, а сосед говорит, что скоро на рынок выбросят резиновые клавиатуры, пишешь на них сколько хочешь — и тишина!
Эх, уцелели мы, ребята, уцелели! Что с того, что видоизменились! Кому какое дело, как через время назовут нашу прошедшую эру! Мир переменился к лучшему, и я глубоко благодарен за это бывшим лягушкам и бывшим, царство им небесное, мухам.
Благодарен, ибо привык и в этом виде мне хорошо. Что может быть важнее, а?!
Исключение из Дарвина
Сегодня рассказ будет куда больше, чем обычно.Я всегда питал слабость к карпам. Некоторые люди эту рыбу не уважают, говорят, что, сколько с ней ни возись, всё равно, мол, воняет илом. Это не совсем так. Карп отменное блюдо, если толково стряпать. Вся соль в том, чтобы оставить рыбину поплавать в сковороде в подсолнечном масле и слоях томатного пюре вместе с нарезанным луком. Важно также, чтобы брюхо карпа вздулось от молотых орехов с приправами. Только потом — суй в духовку и жди! В конце концов белое мясцо заставит тебя пальцы облизывать. Вот зачем я пришёл на свой излюбленный пруд, понятно, с удочкой, — за самым увесистым карпом пришёл, конечно. Всё равно делать больше нечего. Если верить рыбацким байкам, тут в прошлом году поймали карпище в пятнадцать килограммов. Ну, я на такое чудо-юдо не зарюсь, но и не откажусь, если на крючок попадётся…
Моё местечко, как раз под раскидистой ивой, которую видно с шоссе, оказалось, однако, занятым. Знаете, как чувствует себя человек в подобный момент. Зло берёт. А там такой берег — высокий, крутой, вода под ним глубокая. Камыши в стороне, они на отмелях растут. Глядишь в зага-очный тёмный омут и говоришь себе: вот тут крупняки карпы водятся!
Увы. Только смотреть и остаётся. Чудное моё место занято. Какой-то тип долговязый в джинсах, футболке и грязных шлёпанцах. Плюхнулся, как пластун, на кусок полиэтилена и сосредоточенно так глядит в подзорную трубу, труба даже на стойке. На меня — ноль внимания.
Я решил попробовать кашлем, говорят, помогает в таких случаях. Долговязый на миг голову повернул, потом руку протянул и в блокнотике что-то записал. И опять за своё. Будто нету меня на свете.
— Прошу прощения, — сказал я нервно. — Я здесь обычно рыбачу, гражданин.
— Бронь на место не наложена, папаша, — ответил наглец и пятернёй по патлам своим поелозил.
— Поза у тебя не шибко удобная, разве что задница у тебя броневая, — рыкнул я, готовый на агрессию. У нас в роду полным-полно любителей грубого решения проблем.
Тот прикинул, о чём речь, понял, каким керосином пахнет дело, и благоволил оглядеть меня подробнее. Затем, придя к неутешительному для себя выводу о разнице физической кондиции двух спорящих сторон, изволил ответствовать. Кардинально другим тоном, разумеется. Но с непреклонным содержанием слов:
— Гражданин, пожалуйста, найдите себе другое место для рыбалки. Я провожу важные научные наблюдения!
Я фыркнул:
— В такой мутной воде — и наблюдения?
— Я не в воду гляжу, а смотрю за тем, что над ней показывается.
— А точнее? — пока ещё елейным, но праведно закипающим голосом осведомился я.
— Пятёрка меченых лягушек. Статистический подбор. Их только отсюда видно.
Гнев мой притормозил маленько. Я задумался над проблемой помечивания мокрых тваринок — в смысле чем это их? Наверное, уж не краской, лягушки, кажется, кожей дышат, сдохнут ненароком — и никаких тебе статистик. Помню я, помню кое-что о земноводных, в гимназиях всё же обучались… А долговязый лихорадочно записал ещё раз что-то в блокноте. И глазом снова присосался к оптике. Пинка ему дать, что ли? И я бы пнул, да любопытство заело.
— А в чём суть наблюдений? — спросил я. — Чем они такие важные, твои лягушки?
— Мух ловят.
Он что, издевается? Я, однако, остался внешне спокоен. Заметил:
— Каждый знает, что мух ловят. Типично для лягушек. Но ещё и комаров.
— Меня мухи интересуют.
Ишь ты…
— Почему?
— Потому что важно. За прошедшие дни среднестатистическая норма поедания мух нарушена. Что может быть симптомом экологического дисбалансирования локальной среды, а она в свою очередь способна спровоцировать цепную реакцию крушения систем обитания…
— Да ну!
— Да-да. Даже и генетический шок, и исчезновение человеческого рода.
Оба-на! Этот долговязый небось чокнулся. Шарики за ролики заехали в голове у научного исследователя. Стоит ли с психом связываться? Я подумал и решил продолжить беседу:
— Хорошо, глобальная катастрофа — это важно, да. А вы долго ещё собираетесь оставаться на моём месте? Я рыбачить пришёл аж из города!
— Не волнуйтесь, ещё минут десять, от силы четверть часа… Я тут уже пятый день, с девяти до десяти утра, снимаю данные для статистики… Вон там моя машина.
Я машинально повернулся посмотреть на автомобиль долговязого. Интересно, почему он мне показался долговязым? Ноги у него просто очень длинные, вот и всё. Пока лежит, не сразу заметно, сначала ноги в глаза бросаются. Кто его знает, может, даже и не выше меня…
Эх, а карпы внизу, на дне, пастями щёлкают, не терпится им наживу сцапать! Но потерпите, карлики, мне тут и вправду интересно стало.
— Секундочку, а что вы точно считаете? Мух?
— Да, съеденных мух. Каждая лягушка пронумерована.
— Они что, ваши лягушки, с ума сошли — на одном месте стоять? Болото-то большое.
— Меченых лягушек более ста штук, все приблизительно одинакового размера. Почти всегда пять из них оказываются вместе. Вот и считаю. Статистика потом обобщает. Неважно, какие именно номера оказываются в зоне наблюдения, это исследованию не помеха…
— И какова цель исследования?
— Межвидовой баланс.
Учёный чудик замолк. Рубль ему, что ли, за каждое слово платить? И ещё копейки за перевод на человеческий… Нет, я терпеть могу. Но не люблю терпеть, когда не понимаю. Да ещё и злость из-за занятого места не прошла. Я собрал остатки выдержки и попробовал в последний раз добиться нормального ответа. Если не получится — в дальнейшем стану общаться с лягушатником пинками!
— Объясните-ка подробнее, популярнее, — попросил я всё ещё вежливо.
А тот будто только и ждал, чтобы предпринять вылазку в мой огород.
— Что вы думаете об эволюции? — быстро прижал он меня вопросом.
Я поперхнулся воздухом.
— Что тут думать! В школе учили. Эволюция эволюцией. Сначала микробы одни были, потом динозавры, сейчас человек. Так Дарвин сказал.
Не люблю слыть простаком. Но вопрос меня смутил, и я не слишком умно отреагировал на провокацию, признаюсь. А может, хватит дискуссий — надавать дураку учёному по шее и достать удочки…
— Так сказал, да, — согласился долговязый. — Но действительно ли всё так?
— То есть?
— Ещё в тысяча девятьсот семьдесят первом году один учёный доказал, что некоторые виды не претерпели заметных изменений за миллионы лет, тогда как другие очень быстро возникали, развивались и гибли за тот же период, а даже и в ещё более короткий срок. Как чехарда — вид сменяет вид, а третий в сторонке стоит. Мухи и лягушки, например. Длительные периоды времени они сохраняли удивительную стабильность. И сейчас вдруг их статус меняется. Причём в сторону ухудшения. И причина не только, может, даже и не столько в человеческой деятельности, в промышленном загрязнении. Существуют и другие факторы…
— Чёрт побери, да объясните же, о чём толкуете!
— Лягушачьи языки. В последнее время становятся длиннее. Такое вот положение.
— Ну и что?
— Явное стремление ловить побольше мух, но результат таков, что мух всё меньше.
— Чем плохо? Мухи вредные насекомые.
— Ну… ладно, пусть вредные. Но лягушек тоже меньше стало. С одной стороны, меньше числом… да только КАЧЕСТВО у них уже другое.
— Качество?
— Они претерпевают какие-то перемены. А это уже плохо. Наверное, вид защитной мутации, хотя кто её знает. Лягушки крупнеют, возросла плодовитость, а вот мухи их не успевают догнать по скорости размножения. И чем чёрт не шутит, возьмут и исчезнут совсем. И как только это произойдёт, лягушки волей-неволей должны обратиться к другой пище. Понимаете? Популяция мух сокращается, лягушачьи языки удлиняются, прожорливость возрастает, и в конце концов они или приспособятся, или вымрут, как эти, за которыми слежу. А если вымрут лягушки, туго придётся аистам и другим птицам, пресмыкающимся тоже. Быстро исчезнут с лица земли одни виды, появятся новые, от которых неизвестно чего ждать. Произойдёт экологическая катастрофа, подобная тем, которые имели место в геологическом прошлом планеты и объяснения которым всё ещё нет. Что послужило поводом для каждого из регистрированных в минувших эрах массовых вымираний? Пока что точно неизвестно. Природа словно включает некий защитный генетический механизм, и живой мир изменяется внезапно, в очень короткий срок. Наступит новая эра, о которой даже гадать трудно. И наступит вдруг, а не постепенно, как твердит теория Дарвина. Такое впечатление… будто нечто взмахивает волшебной палочкой, мол, надоели одни и те же животные и растения, давай-ка посмотрим, как себя поведут другие виды… Я полагаю, что каждый такой катаклизм имеет в корне только одну конкретную причину. Повод. Думаю, часто совсем незначительный на первый взгляд. Безобидный поначалу. Но потом, потом…
— Опять не понял.
— Так называемый эффект домино. Падает одна костяшка и валит все остальные. Виды вымирают в силу сочетания неблагоприятных для них факторов в результате одного-единственного события. Тут же на смену им возникают новые виды. И происходит это не за миллионы лет, как твердит Дарвин, а, может, за десятилетия. Или ещё быстрее. Причём факторы я комментирую внутренние, не кометы там и не глобальные потопы. Что-то ломается в генетике одного вида… и, погибая, он часто влечёт за собой в бездну почти весь окружающий живой мир. А на его месте появляется новый белый свет. Что непонятного? — Долговязый чиркнул карандашом в блокноте и продолжил меня поучать: — Видите? Пять минут, пять лягушек — и ни одной мухи! Впрочем, голуби тоже вырождаются. Часть их перьев превращается в иглы, пока мягкие, не как у дикобразов, но начало налицо. Я наблюдаю за голубями из окна квартиры. Становятся всё уродливее и гаже. Печальное зрелище, прямо тоскливое, я вам скажу…
— У голубей из-за металлургического комбината перья слипаются. От свинца в дыму. Яд.
— Ладно, пусть от свинцовых соединений. Но есть ещё перемены. Голуби день ото дня всё больше свирепеют. Не воркуют, а злобно шипят. Поведение существенно изменилось. Дерутся как никогда яростно.
— Они всегда дерутся! За самку, за крошки хлеба на подоконнике, бес их знает за что ещё… — резонно заключил я.
— Да, и прежде дрались, конечно. Но не столь… хищно. А с собаками и кошками что творится! Странные какие-то стали и всё необычнее становятся…
— Ну всё! Пятнадцать минут прошло! — лопнуло моё терпение. — Карп не будет ждать до вечера!
Исследователь наконец поднялся. Ага, так и есть — длинный, тощий. Туловище короткое. В высоту ему прыгать, олимпийское золото стяжать во славу общества, а не мозги отдельным гражданам пудрить лягушками, кошками и голубями да не наезжать с гонором на Дарвина. Все они умные критиковать — тот ошибся, этот недоглядел…
Глаза у долговязого были добрые, как у телёнка невинного.
— Будем знакомы, — внезапно предложил он и протянул руку. — Даниэл.
— Иван, — буркнул я не столь дружелюбно. Хотя, признаюсь, сердиться на людей с телячьими глазами трудно, но и терпеть их тоже нелегко.
— Иван, я попрошу вас об услуге, — пролепетал Даниэл. — Если получится так, что оба придём на это место в одно и то же время… давайте как-то… ну… вместе. Вы себе карпов удите, а я буду считать лягушек и мух. Никто никому не помешает. Вряд ли больше пары раз случится.
— Ладно уж, потеснюсь во благо науки, — сказал я и пожал ему руку.
До конца рыбалки карпы словно и вправду мутировали. На заначку не реагировали, на хлеб плевали, кукурузе хвосты показали, гады. Так что в тот фатальный день тупой рыбиной оказался я, а не карпы.
Следующие дни мы с Даниэлом делили ценное местечко на пруду. Учёный чудик, вопреки телячьим глазам, проявлял ослиное упрямство в своей работе. Вот это я уважаю: взялся за дело — вкалывай и вообще доводи до конца. Даниэл не сачковал, а скрупулёзно пас своих земноводных и подопечных насекомых. Молодец. Я всегда на рыбалку с собой водочку беру, угостил мужика — в конце сеанса наблюдений, конечно.
Отношения наши светлели… но физиономии мрачнели с каждым прошедшим днём. Его мухи действительно исчезали, да и мои карпы бастовали, заразы.
— Слушай, Ваня, — как-то предложил мне Даниэл, — а ты попробуй сменить наживку. Саранчу на крючок насади, например.
— Ха! Ну ты даешь! Карп — и саранча! Карп, молодой человек, рыба благородная. Она пасётся, а не цапает зубами, как щука. Я уже всё пробовал…
— Ничто не мешает попробовать саранчу. Вон их сколько прыгает…
Гм, действительно, а почему бы нет? Я быстро поймал наживу из тех, со вздутым зелёным брюшком, и насадил на крючок. Несчастное насекомое стало плеваться пеной, не понравилось небось. Я бы пожалел саранчу, да люди существа жестокие, так что вместо того чтобы сочувствовать, я взмахнул удилищем, и крючок с наживой плюхнулся в середине омута.
Не прошло и минуты, толстая леска натянулась как струна. Здорово клюнуло, у меня пальцы судорогой свело, пока боролся с гадом, который сопротивлялся не как нормальный карп, а словно водяной чёрт. Еле вытащил с помощью сачка. Вытащил — и обомлел. Обомлеть обомлел, но всё же треснул добычу камнем по голове. Чудовище затихло. Вот это да… шесть кило, не меньше! Радость, однако, смешалась с тревогой. Даниэл встал рядом, рассматривая улов.
— Вот оно, — воскликнул испуганно он, — началось! Такие КАРПЫ уж точно только на саранчу клюют! Боже мой! Плакали мои исследования… — добавил уныло. — События меня опередили!
Я молчал. Карпище вообще на карпа не смахивал. Чёрный, как дьявол, вместо чешуи — грубая и шершавая кожа акулья. И зубы — зубища, клыки! И мало бед — нижние плавники больше напоминали недоразвитые лапы крокодила. Меня затошнило. Ещё секунда — и кинул бы эту гадость обратно в пруд… но, может, после духовки добыча будет выглядеть совсем ничего, а? Мало ли тварей дурно выглядят, зато вкуснятина — объешься. Съем я эту тварь, ёлки-палки, съем, чего бы мне это ни стоило.
Так я и сделал, даже Даниэла пригласил на ужин. И он, бедолага, вроде меня — сам живёт. А одинокая жизнь — не жизнь, а существование. К тому же горе у него — мечта совершить научное открытие пропала навеки. Все вокруг уже начали замечать перемены, но как будто всем до лампочки. Кстати, карпоподобная зверюга действительно вкусной оказалась. Нам с Даниэлом как-то полегчало. Поболтали, раздавили бутылочку, закуску умяли — всё чин чином. А потом проводил я гостя до дверей, запер замок и невольно задумался о его прогнозах.
Мать честная, что нас ждёт?..
Ну, меня в тот же вечер ждала вторая бутылка водки.
Прошло месяца два. Даже слепым и тупым стало ясно, что мир меняется невероятными темпами — тютелька в тютельку как Даниэл предсказал. И не пришлось ждать миллионы лет.
Мухи исчезли — начисто. Зато появились им на смену другие гадкие твари. Ярко-алые, с толстым панцирем, не каждый раз и ногой раздавить получается, а уж настырные — невтерпёж! О вымерших мухах, слепнях и оводах вспоминаю с умилением. А у этих челюсти прокусывают одежду. Уже не только мужики, но и бабы только брюки да толстые рубахи надевают. Боязно на улицу выходить, алые жуки-мухоиды там хозяйничают. И не только агрессивность их меня смущает, вообще странные они, о двенадцати ногах и с телескопическими глазками.
Ни зверь, ни птица их не трогают, лимфа у них ядовитая, а уж размножаются — словно бьются абсолютные рекорды в этой дисциплине сломать.
А лягушки, они тоже совсем уже не те. Выродились в нечто несуразное. Покинули водоемы, кожа их ороговела. По бокам их клоак расположены двенадцать паутинных желёз; жабодонты, как их теперь называют, плетут коконы, в которые откладывают яйца, а затем развешивают их по деревьям, почти совершенно потерявшим листья. Натуралисты говорят, что для развития яиц нужен постоянный свежий ветер. А бывшие лягушки тем временем жрут бывших мышей, мышепагов, которые неосторожно перепархивают с норы на нору и становятся жертвами ещё более длинных ловчих языков жабодонтов.
В магазинах не достать курятины, не купить бройлера. Нет их уже в природе. Курицы сейчас меховые, кожа толстая, трудно режется ножом не только в домашних условиях, но и на мясокомбинатах тоже. Зато из хвостов экс-кур получаются красивые сувениры. Соседка шепнула недавно, что хвост куродрида, если поставить его в вазу с пёстрым колючим бурьяном, приносит удачу. Всегда. Проверено, мол…
Настенный календарь свидетельствует, что со дня поимки первого карпа-мутанта прошло девяносто восемь дней. Я сам отметил дату.
Свиньи измельчали, обзавелись оперением, но пока летают плохо. Слава богу, они хоть остались, а то коровы все как одна в некий непрекрасный день перестали принимать пищу и подохли. Молочные животные повывелись, молоко превращается в трогательную легенду о добром старом времени.
Собаки облезли, кожа у них стала блестящая, синеватая. Ходят на задних лапах, почти ногах. Один знакомый слышал от друга, что где-то уже встречали говорящих псов. Поумнели ещё больше, значит. Кошки вроде бы последовали их примеру, но не столь удачно — оглупели и перестали мурлыкать. Хозяева их тут же выдворили, так что бывшие кошки уже совсем дикие. Не знаю, как новый их вид назвали. Шляются по лугам, мышепагов ловят, конкуренцию жабодонтам составляют. Но составляют иногда и добычу более крупным экземплярам бывших лягушек… кому как повезет, значит.
Экологическая катастрофа каким-то образом привела и к климатическим переменам. Правда, я не возьмусь сказать, где тут причина, где следствие, но… Уцелевшие чертополохообразные растения не испаряют много влаги, климат стал сухим, термометр прыгает как сумашедший. Днём жара, зной до пятидесяти по Цельсию, а ночью — мороз январский. Идиотизм какой-то. Лишь в горах иногда идёт дождь — или снег, — что несколько утешает, мол, не помрём от жажды. Да и в поле растут водобуханки — сами по себе, без ухода, ловя редкие дожди, выпивая даже утренний жидковатый туман, зато очень вкусно и питательно, да и преследовать, как дичь, не надо. На кактусы похожи, но мясо — словно сдобная булка. Из-за водобуханок стал я даже думать, что экокатастрофа не такое уж и бедствие. Некоторые порхающие, шныряющие и планирующие вокруг создания довольно красивы, другие неприятны, но встречаются и совсем прелестные, а часто и безопасные виды. По земле ползают совершенно инопланетные на вид существа, интересно, что мягкость тел исчезает, мода на панцири и раковины пошла.
Когда я обнаружил на своей руке первую чешуйку, сначала стало страшно и дико захотелось водки. Но после второй и третьей привык. Потом и весь покрылся жёсткими пластинками и обрадовался, что теперь не надо бояться поцарапаться или порезаться, а мухоидам моя новая шкура не по зубам. Немного удивило выпадение волос и появление шестых пальцев на руках и на ногах, но я быстро приспособился и даже почувствовал себя гораздо лучше. Тело становится всё сильнее, а хвост теперь моя главная опора в жизни. Пусть волнуются собственники автомобилей — как станут в них забираться? Впрочем, сиденья в автомашинах уже производятся с учётом хвостатости. С совсем небольшим опозданием на конъюнктуру отреагировала мебельная промышленность.
Не прошло много времени, как я почувствовал рецидив молодости, жизнь начиналась словно сначала. В результате сего теперь я женат, у супруги золотистая чешуя и красивые фиолетовые глаза. Мы прекрасно уживаемся. Один лишь у нас повод для размолвок — моя страсть писать истории, возникшая пару лет спустя после заключения брака. Вероятно, ей не нравится, как мои короткие толстые острые ногти стучат по клавишам компьютера. Всё кричит на меня из спальни:
— Перестань шуметь, псих! Заснуть из-за тебя не могу!
Я тоже не могу. Сон — это моё прошлое. Уже не сплю совсем. Всё равно спать значит время терять, как говорит мой лучший друг Даниэл, а он мужик башковитый, интеллигент.
И всё же каждому мил семейный мир, а сосед говорит, что скоро на рынок выбросят резиновые клавиатуры, пишешь на них сколько хочешь — и тишина!
Эх, уцелели мы, ребята, уцелели! Что с того, что видоизменились! Кому какое дело, как через время назовут нашу прошедшую эру! Мир переменился к лучшему, и я глубоко благодарен за это бывшим лягушкам и бывшим, царство им небесное, мухам.
Благодарен, ибо привык и в этом виде мне хорошо. Что может быть важнее, а?!
@темы: книжки