Помнится, в бытность мою еще более юной, но чуть более фактурной гимназисткой, явилось к нам за три месяца до экзаменов прекрасное создание, назвавшееся психологом. Мы прекрасному созданию очень обрадовались, поскольку, как щас помню, была геометрия, а создание предлагало пройти тестик на профориентацию.
У меня ориентация отсуствовал как таковая: ни в ученые, ни в технари, ни в девушки без комплексов и принципов я не попадала, отчего даже малость взгрустнула и хлебнула коньячку под партой.
- А еще мы можем побеседовать об этом лично, - добавил гений чистой красоты, собирая распечатки.
Побеседовать с нимфой возжелали все даже несмотря на то, что из тридцати учащихся при универе человек только трое предпочли другие школы жизни - армию, замуж и экономический факультет.
И вот, значится, спустя полчаса сижу я у этой нимфы, рассматриваю восхищенно венку на лбу той, а она меня спрашивает устало и печально, мол, кем ты хочешь быть.
И вот тут я впала в ступор.
В детстве этот вопрос у меня никаких сомнений не вызывал. Спрашивала меня мутти о таком, а я ей отвечала - патологоанатомом. Мутти, конечно, восторга не проявляла и звала меня несущей чепуху дурой, но разговор не об этом, а о том, что в пять лет я имела охуительно практичный план на свою будущую жизнь.
В семнадцать лет мне о такой ясности приходилось разве что мечтать.
- Серьезно, что ли? - спросила я.
Нимфа печально кивнула. До меня у нее уже побывали пятнадцать долбоебов, тратящих ценное время.
"Знаете, - захотелось ответить мне, - я хочу, чтобы меня любили. Но не в смысле, что восемнадцать мне везде, ты целуй меня уже. Я хочу, чтобы негритянские женщины танцевали со мной как со своими духами, чтобы тибетские монахи сливались не с пустотой, но со мной, чтобы пражские студенты сжигали себя с моим именем на устах. Я хочу нестись в доспехе и со стягом на коне бледном и чтобы за мной следовала армия людей из миллиардов душ, и все они бы шли за мной из любви ко мне, словно дети, завороженные музыкой гамельнского скрипача, и чтобы реальность трещала под нашими пятами. Я хочу, чтобы в пустых глазах поселился мой облик, я хочу, чтобы всякого, кто возжелал бы меня, скормили псам, как скормили им Антилоха, посмевшего увидеть в богине смертную женщину. Я хочу нестись на коне бледном и чтобы ветер сдирал с меня кожу, чтобы люди сдирали с меня мясо и ели, словно я тело христово, я хочу стать светом, огромным раскаленным небесным телом, нестись на коне белом и чтобы глазами моими стали птицы, а костями - сама земля, я хочу содрать с моей армии мясо и съесть его, слиться в единое целое, лишенное одиночества и страха, лишенное начала и конца, и чтобы реальность стала мной, а я стала реальностью. "
И вот сидит передо мной эта нежная дева, которая явно как-то не так представляла свою профессиональную деятельность, когда поступала в университет, и жилка у нее лбу нежно-голубая, почти лиловая и смотрит на меня как-то так, что даже хмельная расслабленность на нет сходит.
И тут до меня доходит, что за хуйню я только что хотела ей выдать.
- Знаете, извините, но я лучше пойду, - сказала я и дала деру.
У меня ориентация отсуствовал как таковая: ни в ученые, ни в технари, ни в девушки без комплексов и принципов я не попадала, отчего даже малость взгрустнула и хлебнула коньячку под партой.
- А еще мы можем побеседовать об этом лично, - добавил гений чистой красоты, собирая распечатки.
Побеседовать с нимфой возжелали все даже несмотря на то, что из тридцати учащихся при универе человек только трое предпочли другие школы жизни - армию, замуж и экономический факультет.
И вот, значится, спустя полчаса сижу я у этой нимфы, рассматриваю восхищенно венку на лбу той, а она меня спрашивает устало и печально, мол, кем ты хочешь быть.
И вот тут я впала в ступор.
В детстве этот вопрос у меня никаких сомнений не вызывал. Спрашивала меня мутти о таком, а я ей отвечала - патологоанатомом. Мутти, конечно, восторга не проявляла и звала меня несущей чепуху дурой, но разговор не об этом, а о том, что в пять лет я имела охуительно практичный план на свою будущую жизнь.
В семнадцать лет мне о такой ясности приходилось разве что мечтать.
- Серьезно, что ли? - спросила я.
Нимфа печально кивнула. До меня у нее уже побывали пятнадцать долбоебов, тратящих ценное время.
"Знаете, - захотелось ответить мне, - я хочу, чтобы меня любили. Но не в смысле, что восемнадцать мне везде, ты целуй меня уже. Я хочу, чтобы негритянские женщины танцевали со мной как со своими духами, чтобы тибетские монахи сливались не с пустотой, но со мной, чтобы пражские студенты сжигали себя с моим именем на устах. Я хочу нестись в доспехе и со стягом на коне бледном и чтобы за мной следовала армия людей из миллиардов душ, и все они бы шли за мной из любви ко мне, словно дети, завороженные музыкой гамельнского скрипача, и чтобы реальность трещала под нашими пятами. Я хочу, чтобы в пустых глазах поселился мой облик, я хочу, чтобы всякого, кто возжелал бы меня, скормили псам, как скормили им Антилоха, посмевшего увидеть в богине смертную женщину. Я хочу нестись на коне бледном и чтобы ветер сдирал с меня кожу, чтобы люди сдирали с меня мясо и ели, словно я тело христово, я хочу стать светом, огромным раскаленным небесным телом, нестись на коне белом и чтобы глазами моими стали птицы, а костями - сама земля, я хочу содрать с моей армии мясо и съесть его, слиться в единое целое, лишенное одиночества и страха, лишенное начала и конца, и чтобы реальность стала мной, а я стала реальностью. "
И вот сидит передо мной эта нежная дева, которая явно как-то не так представляла свою профессиональную деятельность, когда поступала в университет, и жилка у нее лбу нежно-голубая, почти лиловая и смотрит на меня как-то так, что даже хмельная расслабленность на нет сходит.
И тут до меня доходит, что за хуйню я только что хотела ей выдать.
- Знаете, извините, но я лучше пойду, - сказала я и дала деру.